Автор: Rapier ака марронье
Название: "Амстердам"
Пейринг: летоцест
Рейтинг: PG-13 за бодрый матерок
Жанр: кастрированный ангст, и вообще вся мрачность ситуации в её обыденности, а так-то это весело и феерично.
Саммари: алкотур превращаааается... превращаааается... в гастрольный алкотур!
Дисклеймер: алкотур (с) английские гопники, летобразерс (с) Констанция-мама.
От автра: не атмосферно, непонятно для чего, но творческий кризис попячен.

Помню, как мы с Томо полдня назад покупали траву в одном из местных баров.
Просто сносит крышу. Слишком свободен. А завтра мы будем пить запрещённый в штатах абсент.
А три с чем-то часа назад я безудержно смеялся, ржал как конь. А три с чем-то часа назад кожа Джареда казалась мне зелёной, как у мужика с рекламы консервированного горошка.
Как будто я снова стал чёртовым старшеклассником, как же сносит крышу.
Воспоминания проносятся странным пёстрым свистящим потоком в голове, когда я чувствую ночь, когда я вдыхаю амстердамскую ночь, когда её привкус всё яснее ощущается на языке: как женские сигареты с мятой и клубникой, как дайкири, как анисовая горечь абсента, как дешёвая губная помада.
Воспоминания отдаются болью в висках, застилая мне взгляд зеленовато-серой дымкой, когда я здесь, когда я с ним, когда я испытываю резкую потребность сказать ему пару тех вещей, сказав о которых, я буду чувствовать себя полным идиотом.
Сам факт того, что ты бухой и укуренный, здорово развязывает тебе язык.
Сам факт того, что ты в этом городе, здорово развязывает тебе язык.
Быть может, мне просто хочется, чтобы когда я в очередной раз захочу его выебать, он не сказал бы "нет, тебе нужно просто трахаться."
Быть может, мне сейчас болезненно необходимо упрекнуть его в чём-то. Упрекнуть в том, как он смотрит - в том, что он не смотрит сейчас на меня.
Быть может, именно к этому сводилось всё, происходившее в течение последних двух-трёх месяцев, и это - какое-то логическое завершение, своеобразный пиздец всему и сразу.
Но сейчас больше всего мне хочется этого разговора. Джареду - нет, и если бы я сейчас ушёл, клянусь, он бы остался так: лёжа на кровати и смотря куда-то в стену. Пока не запляшут пятна перед глазами, пока эта хреновы кремово-розоватые обои на стене не начнут покрываться тёмной дымкой, пока не потянет в сон.
Разобраться надо бы.
Что-то чувствую: что-то между недоверием, скукой и отвращением, что-то, что сквозит в том, какой брат сейчас: в его позе, в каждом его скупом и зажатом движении, в каждом его усталом вздохе.
Он чудо.
В нём есть что-то от желания жить.
Он глупая истеричная сучка.
В нём есть что-то от желания умереть.
Что-то несерьёзное и истеричное.
А мои ладони опять становятся неприятно липкими от пота. А мои слова опять теряют связь, когда я чувствую сухой лихорадочный жар во рту. Да что там во рту, во всём теле. Сухой лихорадочный жар, нервная дрожь.
Я ведь вовсе ничего такого говорить не хочу.
Хотя, похуй.
-Джей, вот ты спрашиваешь, в чём, к хренам, проблема... - выдыхаю.
-Ты везде видишь эти проблемы. Вез-де. И сейчас ты ждёшь, наверное, что я скажу, проблема в том, что мы оба - на кровати, и мы не трахаемся. Нету её, - врёт ведь.
Ему идёт врать. Лицо Джареда становится таким порочно-беззаботным, и если бы не что-то натянуто-пугливое, мне бы даже было не противно.
-Для тебя - нет. А я просто хочу... нет, мне интересно, я для тебя кто? Брат и ебарь, да?
-Какие слова, Бо-о-оже мо-о-ой, - это "Боже мой" Джей протягивает с видимым удовольствием. С назидательно-трагичными сокрушающимися нотками в голосе. Он сейчас больше всего похож на итальяшку. Или на стереотипно, канонического стилиста-пидора. На стереотипного, канонического итальяшку-стилиста-пидора.
-Знаешь, просто хотелось быть для тебя живым, нахуй, человеком. Но кого и когда ты принимал со всем дерьмом и со всеми розами, а?
-Это тебя сильно напрягает? Никогда бы не поверил, что тебе мало.
Да, мало. Мне просто необходимо сейчас это ему сказать. Но нет же, блядь. Или что-то скромное, или ничего и мечтай о том, какая у тебя любовь с ним будет Большая-И-Сладкая.
А в это время Джаред стягивает пошловато-несерьёзного розового, с алым и персиковым отливом цвета шарфик с шеи. Гимн безвкусице, своеобразный гимн. Гимн фривольности.
Гимн тому детскому и непосредственному Джареду, который сдох в моём брате лет эдак в двадцать пять.
Гимн тому сучьему Джареду, который разошёлся действительно масштабно, и я нисколечко не ностальгирую, нет, нихрена, я ничего не имею против, я вроде должен любить этого козла, по всем законам жанра и потому, что если я его не буду любить, у Томо случится разрыв шаблона, да и хрупкая детская психика Тимми пострадает.
Что там, всех тех девочек, которые, обнимая нас, просят сфотографироваться вместе. Признаться, когда они нарочито задевают тебя бедром или прижимаются слишком тесно, это бесит. Бесит потому, что волнует. Признаться, когда это делает Джаред, это бесит ещё больше.
И мы молчим. Ну я и свинья: я курю и тушу бычки о гостиничную кровать, прожигая сигаретами дыры в простынях, оставляя пепельные пятна. Как будто раздавили мышь.
Джей даже не пробует качать права. Он вообще молчит.
Наверное, дерьма во мне куда больше, чем роз.
Сейчас я его. Прямо здесь и сейчас.
Боже.
Прямо здесь и сейчас: под тяжёлые шаги идущей по корридору горничной, под мерный скрип тележки с кипенно-белыми наволочками и полотенцами, которую она катит перед собой.
Под шум города, доносящийся из открытого окна: под гудение автомобилей, под отголоски мата водителей и ниггеров-мусорщиков.
У меня стоит. Боже-боже-боже, похоже, все мои попытки поговорить с братом будут заканчиваться именно ТАК.
А он, похоже, действительно поверил в несерьёзность всего происходящего. А он, похоже, действительно поверил, что всё закончилось.
Скорее всего, хочет, чтобы я ушёл поскорее куда-нибудь, пусть даже по самому мелкому и ничтожному поводу, вроде необходимости купить ещё одну пачку сигарет.
И я вспоминаю про пакет марихуаны, оставшийся в моём чемодане под футболкой с глифами.
И я вспоминаю про пакетик кокаина, лежащий рядом.
Амстердам, детка.