Автор: marroniere
Название: "Я не глотал живых жаб на концертах"
Фэндом: Sex Pistols
Пейринг: Джонни Роттен (Лайдон)/Сид Вишез, намёки на Сид Вишез/Нэнси Спанген и Джонни Роттен/Стив Джонс.
Рейтинг: PG-13
Предупреждения: strong language, возможное искажение фактов из биографии Sex Pistols, возможный ООС Джонни. Я заранее извиняюсь перед другими фанами.
Саммари: престарелый панк решает кое-что вспомнить.
От автора: фик был написан после повторного прочтения интервью Джонни Лайдона журналу Rolling Stone за 2008-й год. Присутствует пара конкретных цитат.
Дисклеймер: никто не принадлежит мне, я не знаю этих людей. Более того, если что, зная, как мистер Лайдон реагирует на вольную трактовку событий в "Сиде и Нэнси"...

Джонни Лайдону пятьдесят три года. За столиком кафе, подслеповато щурясь, он разглядывает годящегося ему в сыновья хмыря из Роллинг Стоун. Хмырь сидит напротив. У него пухлое лицо болезненно желтоватого цвета, рубашка в крупную рыже-зелёную клетку и небритые щёки, всё остальное кажется каким-то незаметным и расплывчатым. Хмырь достаёт из кармана маленький диктофон и кладёт его на стол.
"Чёртов менингит"*, думает Лайдон.
Взгляд паренька ощущается противным сквозняком и Джонни невольно ёжится. Этот невысокий полноватый очкарик ближе годам к двадцати семи-тридцати в жуткой безвкусной рубашке пристально разглядывает Лайдона, морщины вокруг глаз и седеющие на висках рыжеватые волосы, тонкие губы, большой нос, смотрит в глаза. Глаза Джонни - немного косят, взгляд - колючий. Теперь передёргивает уже очкарика.
Этот хмырь, думает Джонни, разглядывает меня так, как будто берёт интервью у сраной королевы Елизаветы, если бы она была замечена в лесбийских связях с этой... как её... Камиллой... да, Камиллой Паркер-Боулз*.
Джонни мысленно решает для себя, что если его спросят, правда ли он глотал живых жаб на концертах, трахал ли он Спанген, если у него спросят что-нибудь о Сиде или что-нибудь о Макларене, если у него спросят в грёбаный пятисоттысячный раз что-нибудь о "Сиде и Нэнси", он немедленно встанет из-за стола, пошлёт очкарика в жопу, свалит из кафе, поедет к себе домой и напьётся... нет, не напьётся. Максимум - пиво. Ничего крепче пива в рот не возьмёт.
Очкарик оказывается на удивление толковым и на удивление терпеливым. Спрашивает он мало, больше слушает, с сосредоточенным лицом делая пометки в потрёпанном кожаном блокноте, и это даёт Джонни простор для того, чтобы долго распространяться о своих "страшно радикальных политических взглядах".
Джонни Лайдон только что закончил заливать про то, как "Блэр спиздил Темзу у рабочего класса и построил сраное колесо обозрения". Теперь он, плюясь и жестикулируя, рассказывает о своих гнилых зубах, польских сучках-дантистках в британских клиниках и мудаках-лейбористах.
Пахнет кофе, молоком, корицей и одеколоном паренька. Когда Джонни говорит о гнилых зубах, он, как бы смешно это ни было, вспоминает Сида. Не Стива, назвавшего его Джонни Роттеном*. Сида, которому было наплевать. Да, думает, Джонни, Сиду было наплевать. Особенно когда он лез сосаться. В этом не было ничего плохого. Так же, как и не было ничего плохого в том, что они трахались на койке туравтобуса, на возмутительно тесной койке туравтобуса. Ему было двадцать два. Он помнит липкие руки Сида, ещё не успевшие затянуться коркой кровоточащие порезы на его шее, груди и плечах, стойкий запах перегара, он помнит разбитую бутылку на полу и обожжённые сигаретой пальцы, лихорадочный поиск смазки. Джонни помнит, что всё это в конце-то концов было насухо. Но лучше всего он помнит отвратительную жгучую боль. Он помнит, что было настолько, чёрт возьми, больно, и Сид был настолько, чёрт возьми, отвратителен в постели, что всё закончилось совсем не так, как принято заканчиваться траху. Джонни просто дал Сиду в морду, Сид просто не остался в долгу. Всё закончилось банальной дракой. Джонни помнит, как через полчаса Сид заснул на полу как раз рядом с разбитой бутылкой. Джонни до мелочей помнит ярко-лиловый синяк, украшавший скулу Вишеза. Если бы произошедшее можно было назвать словом "спали", то они с Сидом спали всего один раз, если не считать дрочки друг другу в душе. Джонни считает, что у них не было будущего. Просто потому что не было. И даже не Нэнси в этом виновата. Не Нэнси с её обесцвеченной паклей волос и обвислой грудью, не Нэнси с её жирными ляжками, затянутыми в кожаные штаны.
У пятидесятитрёхлетнего Джона Джозефа Лайдона есть тысячи причин запомнить январь семьдесят восьмого года навсегда*.
-Да, я не пуританин! - говорит он, - Признаю себя виновным в нарушении всех семи заповедей.*
Очкарик тихонько спрашивает что-то про Сида и Джонни виновато бормочет: "он сам понимал, что катится по наклонной". Наверное, он должен добавить для приличия пару слов о собственной вине.
Джонни слегка краснеет, и кофе кажется ему хуже сортирной воды на вкус.
Очкарик ухмыляется фирменной журналистской ухмылочкой.
Джонни Лайдон говорит:
-И если вы собираетесь дальше спрашивать у меня всякое дерьмо на эту тему, идите к чёрту.
Сказал как отрезал.
Журналистскую ухмылочку с лица очкарика словно ветром сдувает. Из хищно-сосредоточенного оно становится каким-то растерянно-стыдливым, как у человека, совершившего досадную оплошность.
Это и есть, думает Джонни, досадная оплошность.
Хмырь-журналист неловко извиняется.
Лайдон уже порядком устал рассказывать о том, какое дерьмо "Сид и Нэнси". Он вспоминает всю ту чушь из своей биографии, которую ему не стыдно было бы вспомнить, и чушь оказывается слишком скучной. Джонни ловит себя на том, что уже с пару минут почему-то разглядывает сидящую за соседним столиком блондинку. Грязные волосы, стянутые в хвост на затылке, пятна неровного загара на коже и острый длинный нос. Жирная чёрная муха садится на кусок её чизкейка.
Джонни снова вспоминает. Он вспоминает Нэнси - с её ярко-красными жирно блестящими губами и сучьим характером. Что касается сучьего характера, проносится в голове Лайдона, то сукой она была порядочной. Он, наверное, не поймёт, что сводило Сида с ума в этой толстой, визгливой и по-дешёвому театральной бабёнке. Наверное, всё-таки та самая её дешёвая театральность.
Этот вечер слишком трезвый, думают они оба - и Джонни, и очкарик. Лайдон ясно читает в выражении лица паренька: "кофе - не лучший вариант для разговора с престарелым панком".
Блондинка говорит с кем-то по телефону. У неё высокий, дребезжащий голос и настолько ужасающе американский акцент, что Лайдон морщится так, как будто по его ушам только что резануло звуком сирены.
Джонни решает, вернувшись домой, наплевать на все обещания не пить, которые он дал сам себе неделю назад. И нажраться. Как свинья. Как тогда, когда Стива фотографировали за дрочкой в бассейне, а он, Джонни, пьяно хихикал, сверкая гнилыми пеньками зубов где-то на заднем плане. Как тогда, когда Сид влажно целовал его, а вкус сигарет и портвейна был ощутим как никогда явно.
Джонни вспоминает концерты. Джонни вспоминает электричество по телу, когда Сид, мокрый, укуренный, лез обниматься к нему, неуклюже задевая бедром его промежность. Несвежее дыхание Вишеза и слипшиеся на лбу волосы. Худые, жилистые руки и впалый живот. У Джонни всегда вставало. После концертов чтобы ликвидировать это он забивался в сортир минут на десять-пятнадцать. И долго, с удовольствием дрочил.
Джонни обещает себе: он будет пьян, как в тот вечер, когда швырял в ярости бутылки виски прямо в Макларена и не попал ни разу. Зато задел Сида. Два сломанных ребра как воспоминания о последствиях вечера. А однажды Сид разбил бутылку об голову брата Патти Смит. Это было весело, как минимум.
Очкарик бросает беспокойный взгляд на часы - время, выделенное на интервью, заканчивается. Кофе - за счёт журнала, это так охуительно мило с их стороны, нервно хихикает Лайдон.
Когда, сухо попрощавшись с журналистом, Джонни выходит из кафе, небо кажется ему таким же мышино-серым, как школьная форма, которую он носил в двенадцать лет. Как застиранная потная футболка Сида со свастикой. Как сигаретный пепел на простынях, как фотографии мёртвой Нэнси, скорчившейся рядом с унитазом в позе эмбриона.
Джон Джозеф Лайдон неслушающимися пальцами нащупывает в кармане штанов ключи от машины и решает - дома он не только напьётся. И плевать на менингит.

Примечания автора:
"Чёртов менингит" - в детстве Джонни Лайдон переболел менингитом, что сильно сказалось на его здоровье. Для того, чтобы читать, ему нужны очень сильные очки. Ему трудно сфокусировать зрение. Очевидно, к пятидесяти годам возникли какие-то осложнения, поскольку Лайдон перестал много пить и принимать наркотики, опасаясь за собственную жизнь.
"...Камиллой Паркер-Боулз" - Камилла Паркер-Боулз - вторая жена принца Чарльза, сына Елизаветы. Пользуется крайней нелюбовью британцев.
"... назвавшего его Джонни Роттеном" - в том же интервью 2008-го года Джонни рассказывает о том, что прозвище "Роттен"(гнилой) ему придумал Стив Джонс.
"январь семьдесят восьмого года навсегда" - Январь 1978-го - начало американского турне Sex Pistols, ставшее первым шагом к развалу группы.
"Признаю себя виновным в нарушении всех семи заповедей" - нет, автор прекрасно знает, что заповедей существует всего десять. Это конкретная цитата самого Лайдона. Фактическую ошибку оставляем на его совести.